Что же до самого Ричарда, в последнее время Сара знала о нем мало. Он уделял своим обязанностям столько же внимания, сколько любой человек его ранга, а когда позволяло время, совершал долгое путешествие на свою ферму на Хок-сбери. Но все время ходили разговоры о его непрерывном пьянстве, и он, по всей видимости, не мог удержать Элисон от непомерных расходов. Сару удивляло, что он продолжает просить у Эндрю денег, и что Эндрю продолжал их ему давать. Но кажется, презрение Эндрю к расточительству Бар-веллов было не меньше, чем желание видеть, как его жену милостиво принимают в их доме. Обе женщины часто обменивались формальными визитами. И пока Сидней мог наблюдать и отмечать эти взаимные визиты, Эндрю не обращал внимания на растущий долг Ричарда.
Саре не нравилось, что она так мало знала о чувствах и мыслях Ричарда по отношению к ней самой. После их ссоры на дороге она ни разу не говорила с ним наедине. Поостыв, он принял ее приглашение и приехал в Кинтайр. Она его не приняла, сославшись на нездоровье. То же повторилось в Гленбарре. В конце концов Ричард перестал приезжать один, появлялся лишь по делам или в сопровождении Элисон.
Ничто — ни преданность мужу, ни отвращение, вызванное тем, как Ричард поступил с Джереми, — не могло вполне заглушить в ее сердце огорчение по поводу его отсутствия. Ей пришлось признаться себе самой, что она очень скучает по нему, жаждет написать письмо, которое вернет его. Но гордость и здравый смысл всегда удерживали ее от опрометчивых поступков. Ричард постоянно был в мыслях Сары, она беспокоилась о нем, моля Бога, чтобы леди Линтон умерла и они с Элисон отправились бы назад, в Лондон. Тем не менее она со страхом ожидала, что каждый новый корабль несет эту весть. Она не получила ни покоя, ни радости от решения больше не встречаться с ним наедине; он все равно был как бы дурным сном для нее, от которого ей не избавиться, он мог одним своим взглядом посреди толпы упрекнуть ее, мог довести ее почти до безумия, рассказывая о сумасшедших планах, которые он и не собирался осуществлять, но прекрасно знал, что эти рассказы будут ей переданы. Такими мелкими уловками он ей мстил.
Казалось, что с того времени как они вместе сидели в классной комнате в Брэмфильде, Ричард имел над ней какую-то власть — и он ни за что ее не отпустит. Эта мысль угнетала ее, она пыталась от нее избавиться. За окном ветер разбушевался и кидался на стены дома. Она прислушалась и почувствовала, что звук, который до этого был отдаленным и оставался за пределами дома, стал вдруг печальным и близким. Несмотря на жаркий огонь, она сдвинула плечи, как будто от холода.
Всегда внимательный, Луи заметил это ее движение. Он наклонился вперед.
— Сара, дорогая, я так надолго задержал тебя! Какой эгоизм! Ты ведь хотела бы уже пойти к себе?
Она слабо улыбнулась и кивнула, поднимаясь. Эндрю тоже встал, и мужчины проводили ее до двери.
Служанка, которая встретила их по приезде, принесла свечу, чтобы проводить Сару в ее комнату. Это была хорошенькая француженка лет тридцати пяти, звали ее мадам Бальве. Она прибыла из Англии три месяца назад; она прекрасно говорила по-английски, и молва сообщала лишь, что до революции мадам Бальве была в услужении в знатной французской семье. Сара с любопытством взглянула на нее. Кто эта женщина, которую Луи выписал из Франции? Какое-то доверенное лицо?.. Возлюбленная? Сара настороженно наблюдала за ней: она, казалось, гордилась домом и чувствовала себя в нем хозяйкой, но Сара была готова признать, что, возможно, заблуждается на этот счет.
Женщина открыла дверь и молча пропустила Сару. Сара наблюдала, как она зажгла несколько свечей на стенах и на столах. При их свете она рассмотрела все детали, которые до этого видела лишь мельком. Комната, предназначенная ей, была убрана со вкусом и вниманием, которые выдавали — или должны были раскрыть, — как хорошо Луи знает женщин.
Сара пробудилась с первыми серыми лучами света в окне. Это было время полной тишины — ветер стих, и было слишком рано даже для птиц. В самом доме не было ни звука. Еще только через час зашевелятся молочницы, а до кухонной суеты остается и того дольше.
Возле нее Эндрю ровно дышал во сне. Это легкое движение рядом было успокаивающим и мирным. В темноте ее рука медленно протянулась и дотронулась до его руки; она задержала ее на несколько мгновений, потом убрала. Ритм его дыхания не изменился.
Пока она лежала так в тишине, ей вдруг пришли на ум слова, сказанные Луи на веранде Кинтайра почти три года назад — в тот единственный раз, когда он заговорил с ней о своей жене. Она с грустью вспомнила: «Она была холодна как ледышка». В этих словах содержалась суть того, почему не удалась его семейная жизнь. Возможно, за всю свою жизнь Луи никогда не просыпался так, как она сейчас, с чувством нежности и близости, с ощущением покоя и защищенности. Луи не познал счастья в браке. Женщина, которая должна была бы сейчас лежать рядом с ним, спит одна в доме своего отца, а его собственная дочь — чужая для него.
Именно поэтому Банон вынужден оставаться без хозяйки. Он белоснежен и прекрасен — и печально пуст.
Сад Луи все еще не был доделан, но в нем уже намечался определенный порядок, и даже в своем незаконченном состоянии он имел своеобразную вольную прелесть, которую, надеялась Сара, он сможет сохранить, даже когда ровная английская лужайка заменит жесткую траву, повсюду торчащую колючими пучками. Ей была приготовлена скамья на самом высоком месте. Эндрю и трое мальчиков вышли вместе с ней, побыли около некоторое время, а потом побрели вниз по склону. Время от времени она видела, как они появляются из-за деревьев или кустов, до нее долетали их голоса. Она улыбалась, глядя вниз на них, и ждала, когда они свернут к вольеру с птицами — до сих пор каждая их прогулка заканчивалась именно там, причем Эндрю наблюдение за птицами занимало не меньше, чем его сыновей.